Мартыновкий Александр Дмитриевич

Награды: орден Трудового Красного Знамени, медали «За доблестный труд. В ознаменование 100-летия со дня рождении В.И. Ленина», «За труды в просвещении», «Ветеран труда», нагрудный знак «Отличник Госкомсельхозтехники СССР».

Отвечая на анкету СЖ, он спокойно и добросовестно рассказывал о себе. Родился 22 января 1938 года в юго-восточной Сибири. Точнее, в посёлке Бистюба Кустанайской области (в переводе с казахского «Пять холмов», нынче – это зарубежье), но помнит до сих пор как мама каждое письмо на Кубань к родным так и начинала: «Привет из Сибири…». Десятилетиями его память хранит картинки бескрайней степи до горизонта, где в море волнующихся серебристых ковылей затерялся поселок  Бистюба…

По специальности Александр Дмитриевич инженер-механик, всю трудовую жизнь отдавал хлеборобским заботам. Но неравнодушие к слову зародилось ещё в детстве – его школьные сочинения оценивались только «отлично». После 7-летки, учась в Майкопском сельхозтехникуме осмелился в 1957 году показать газете «Адыгейская правда» свои стихи. Их подборка была одобрена Исхаком Машбашем и опубликована. Это событие он и относит к особо памятному дню в творческой деятельности.

Не забывается первый приход в редакцию. «Советской Кубани». Дмитрий Попович – Владимиру Мокротоварову: «- У меня новый автор, рассказ понравился». Мокротоваров – Мартыновскому: «- Иди к Филимонову в «Комсомолец Кубани», он этими делами занимается». Владислав Филимонов очень внимательно отнесся к Мартыновскому, который тушевался, сомневался в себе: «- Поймите, я – механик, во мне кубанская мова сидит. Подскажите, на кого равняться, у кого подучиться?». Владислав Григорьевич: «- Читать только шедевры классиков! И будьте самим собой».

В 1970-е годы его корреспонденции, художественные рассказы о хлеборобских буднях постоянно публиковали «Адыгейская правда», «Комсомолец Кубани», «Советская Кубань», «Вольная Кубань», «Инвалид Кубани», «Нивушка». Главный редактор краевой газеты «Советская Кубань» Дмитрий Павлович Попович ценил его, общественного корреспондента, за оперативные информации. Читатели же особо эмоционально реагировали на его очерки о фронтовиках Василенко Г.И., Мутовине И.И., Стрыгине А.В., Поповиче Д.П., поэте  Хохлове С.Н., писателе Краснобрыжем И.Т., др.

В течение ряда лет драматично развивались события вокруг публикации его романа « Спираль», в отчаянии он даже решился обратиться с письмом в ЦК КПСС. И по сей день, он благодарен за творческую поддержку многим ушедшим и здравствующим: П.Е. Придиусу и Д.П. Поповичу, И.П. Лотышеву и В.А. Мокротоварову, В.А. Ламейкину и В.Г.Филимонову,  Н.И. Аксюку и А.Ф.Зима, В.К. Богданову и другим.

– В жизни каждого возникают некие забавные ситуации, незабываемые истории, различного рода случаи. Александр Дмитриевич, есть такое, незабываемое?

– Мне давно хотелось рассказать об одном эпизоде в моей юности, да всё как-то не получалось. И всякий раз переживал, что будет он предан забвению. С отличием окончив семилетку в ст. Тимашевской, я пришел в Майкопский  сельхозтехникум учиться на отделении механизация сельского хозяйства по специальности «техник-механик». После третьего курса, в 1957 году добровольцами, по комсомольским путёвкам Майкопского обкома комсомола мы всей группой направились на Целину убирать урожай. Все хорошо знали технику, имели удостоверения комбайнёров, трактористов, шоферов. Путь наш лежал на Алтай, От города Бийска неблизкая дорога в самую дальнюю полевую бригаду одного из хозяйств.

Неприглядная картина: пустынность и малолюдность, комбайны, жатки в беспорядке утопали в бурьянах. Их покраска еще отдавала свежестью, но в минувший сезон ими уже косили и молотили хлеб, поэтому она уже была некомплектна, для ремонта нужны запчасти. Состояние заброшенности агроном объяснил просто: «- Нет кадра. По путёвкам… кончили, бросили и айда домой». Дни шли, запчастей не привозили, а без них комбайны работать не могли. Мы переживали, нервничали, возмущались. К тому же невероятно плохое питание: готовили похлёбку, от которой все до одного отказались: «- Лучше бы простой воды вскипятили!». На другой день нам воды вскипятили, а хлеб так и не привезли.  Пешком отправили делегацию к властям: «- Всё! Терпение лопнуло. Запчастей нет, питания нет. Если мы не нужны, отправляйте обратно!». Возвратились с представителем власти. Кухарка и учётчик-полевод ему в свою очередь жаловались: «- Капризные! Тут не ресторан! Затребовали горячей воды — наготовили им горячей воды. Опять не так! Ящо пушше разбалаганились. А тут не ресторан!». Ребята, даже на пустой желудок, рассмеялись. Я думал, учетчик специально пытается всё свести к юмору, но тот проявлял абсолютную серьёзность, стремясь заявить, что и он тут не последняя пешка. Пожаловал агроном, посовещались. Чтобы проблема запчастей отпала, всех комсомольцев-добровольцев распределили по комбайнам местных механизаторов. Кроме меня. Томлюсь, переживаю, на душе полное отчаяние. Я, один из лучших учащихся техникума, отличник, а какими трудовыми успехами тут отличусь? Я терпеливо молчал, успокаивал себя: ну не могли же меня забыть…

Неожиданно не только для меня, но и для всей  группы меня определяют на комбайн С-4. Новая модель, самоходный, с 4-метровой фронтальной жаткой! Когда я покатил по накатанной полевой дороге, мне казалось, что лёгкая на бег машина просится на взлет. Лишь попусти, дай волю, хорошенько поддай ей духа, поднажми смелей на чуткую педаль акселератора и твоя машина вольной птицей воспарит над необъятной золотистой нивой. Быть лётчиком мне с детства хотелось. Летчиком или моряком. Уж слишком смелыми, сильными и волевыми героями они являлись и в жизни и в кинофильмах. На третьем курсе я стал заниматься в городском кружке планеристов…

Бригадный учётчик Анисимович смурый, неразговорчивый. Ещё на полевом стане я предложил ему оставить лошадь и ехать со мной. Но Анисимович одарил меня суровым взглядом, молча отвернулся и  направился к двуколке. Местный комбайнёр мне заметил: «- Не уговаривай, технику он обходит десятой дорогой».  Ещё в детстве от матери и от дедушки я слышал, как раньше мужики восставали против первых тракторов. И нечистую силу видели в них, и ругались, что этим «хватоженом» почву и пшеницу испортят. И вот рядом со мной словно из прошлого человек, который тоже боится техники.

Мне предстояло обкосить и раскроить прокосами на загонки поля. Их не оглядишь, настолько они велики! Машина работала спокойно, мотовило неустанно, даже азартно вращалось, ненасытно пригребая стебли к косе. Я был доволен и комбайном, и собой. На душе у меня повеселело, да и день весь радостно сиял, щедро заполонённый солнечным теплом и светом. Поутру, готовясь к выезду, я слышал, как говорил тракторист кухарке обо мне: «- Этот хлопчак дневную норму уклал за пол дня». Как говорится, не святые горшки лепят.

Но на другой день началась не работа, а сущий ад. Не получались у меня нужные прокосы, а завтра сюда придут комбайны. Сзади не межа, а словно бык по дороге последил. Анисимович то и дело дергал меня отчаянными окриками от межи, грозящее размахивал кнутовищем из двуколки. Я взмолился: «- Прошу, дорогой Анисимович, пошли на комбайн. Он вас не укусит. Меня ж не кусает! А с площадки вам будет удобней меня поправлять. Да и вы намного лучше с высоты будете видеть нужную цель. Пойдёмте!». Анисимович заявил категорический отказ. Тогда и я  заявил, что не трону комбайн с места. Брак делать не буду! «- Чего бить ноги!  Комбайн не зверь, не кусает. Послушный и смирный. Как ваша лошадка. Станьте рядом со мной, всего один прокос сделаем».

В конце концов, удалось уговорить Анисимовича стоять  хотя бы на самой нижней подножке у моей площадки. И вот выровнялся наш прокос, ибо он был рядом, а я с полуслова выполнял его замечания. Вскоре я заметил, что он одной рукой держится за поручень, и первый раз за все дни лицо его слегка распогодилось. На обратном прокосе его рука была уже на рулевом колесе. Мы вместе вели комбайн. Потом комбайн вел он и я видел, как вдохновенно он делал это, окрыляясь обретённым правом повелевать железной грохочущей  громадиной. Да и сам я  разделял его  торжествующее состояние. У меня нарастал азарт окончательно приобщить Анисимовича к такому «самовластию» над степным кораблём, чтобы он вообще занял моё место, место комбайнёра. На следующих прокосах я просто рассказывал и показывал, как управляется комбайн. Анисимович быстро это усвоил.   Следующий день был для нас завершающий. Все прокосы выполнял Анисимович с превеликим удовольствием. А я стоял на площадке рядом и оглядывал панораму алтайских просторов. Он уже настолько освоился, что стал свободно управлять комбайном как и я, на полном рабочем режиме. Прокосы получались безупречными.

Конец рабочего дня. И конец нашей работы. Я в двуколке в понуром виде и при вялом ходе лошадки медленно въезжаю на бригадный стан. Местные вначале безразлично, но в следующий момент недоумённо вглядываются, и вдруг в один голос: «- А где Анисимович?». Но тут с рёвом, с высоко поднятой жаткой на бригадный двор, словно на аэроплане, влетает на  комбайне Анисимович. Все в недоумении. Онемели, окаменели. Потом удивлялись и восхищались,  допытывались у меня: «Как  ты смог? …Ну ты и дал, паря. Да он всю жизнь обходит любую технику, шарахается от нее как  от дьявола. Скажи кому из наших, не поверят…».

…На Кубань уезжал я с родины Василия Шукшина с Почётной грамотой и неплохими по тем временам деньгами. В Новосибирске купил спортивный байковый костюм и объёмистый томик стихов Есенина, впервые познакомился с творчеством великого поэта (жаль, потом в общежитии книгу быстро зачитали). С годами часто мысленно возвращаясь к той командировке, не всегда вспоминаю о Почётной грамоте, но неизменно вновь и вновь проживаю всё свершившееся у меня в первые самостоятельные дни работы с учетчиком-полеводом Анисимовичем. И оно мне иной раз представляется чем-то вроде нашей общей с ним победы. Мне было достаточно того, что оставил селянам приятное удивление чудесным преображением Анисимовича.

– Александр Дмитриевич, что можно желать себе  и пожелать коллегам в почтенном возрасте?

– Конечно, надежда всегда на какие-то добрые ожидания. Чтоб здоровилось. Любить детей и внуков, дружить с ними, жить их интересами.

Относительно профессионального содружества пожелания такие: чтобы у товарищей по Союзу не спадал творческий накал, чтобы было хорошее в жизни каждого, в делах и поступках. Думаю, нас выручает душевное отдохновение. У творческого человека это огонёк, это горение до последней минуты жизни. Бумага, ручка – и рой мыслей, замыслов уже кружит над чистыми листами.